Как страдают дети из-за плохих родителей

Жизнь в аду - Правда без лица - Душераздирающая история женщины


Здравствуйте! Сегодня я пришла в эту студию рассказать о своих взаимоотношениях с моей матерью и моем непростом детстве.

Мой отец работал дальнобойщиком, с матерью он познакомился возле какого-то кинотеатра, ну в дальнейшем родилась я.

И в тот период, когда я была младенцем, за мной моя мать не смотрела. Получается, она брала бидончик, знаете, раньше такие бидончики были, и уходила якобы за молоком. Она могла отсутствовать две недели, три недели. Стали пропадать из дома вещи всякие: одежда, постельное белье, хрусталь. Ну это, конечно, сейчас, на сегодняшний момент это такие мелочи, да, ничего не значащие, но тогда, когда это все было дефицит, помечалась каждая пропажа вещи. Со временем она стала отлучаться надолго, на месяц, на два.

Я ее практически, вот как мать, я ее не знаю. И в один прекрасный момент, когда мне было три, я пошла на кухню, конфорка четырех-конфорочная такая, стоят кастрюли с компотом, я в халатике, я залажу на стул, и я начинаю доставать себе этот компот. На мне загорелся халат. Я, конечно, не скажу, что я чувствовала боль в тот момент, я не чувствовала ничего. Может быть это был как, знаете, как принцип шока, ничего не почувствовала, я стою пью компот, на мне халат этот горит. Я с этой кружкой иду в зал и стою над моим дядей. Говорю: «Мне больно». Ну я уже стала чувствовать боль. Он подскакивает и начинает меня валять по полу. Короче скинул одеяло, закрутил меня туда и вызвал скорую.

Как потом выяснилось, у меня был ожог 70% моего тела, он был несовместим практически с жизнью. Руку мне хотели ампутировать за тем, что очень глубокий слой ткани прогорел прямо до костей. Врач, заведующий отделением, он сказал: «Я под свою ответственность ребенка этого беру». Говорит: «Я просто не хочу делать ее инвалидом». И говорит: «Подождем, может быть, появится на днях человек, у которого можно сделать трансплантацию кожи». И он появился. Я помню, это был мужчина в красно-черно-клетчатой рубашке, в голубых джинсах и белых кроссовках. Когда меня положили на операционный стол, он лежал рядом. Единственное, что у него не было головы. Он попал в аварию серьезную. Практически считай, что этот человек, он мне спас жизнь. Но я не знаю кто это, как найти тоже я не знаю.

Матери рядом не было. Где моя сестра была, я не знаю. Меня никто не навещал. Со временем ее нашли. Ее обязали за мной смотреть, за моей сестрой. Потом мой отец уезжает на заработки опять же, он дальнобой, он может и три недели отсутствовать. В это время она опять исчезает. И когда он приезжает с дальнобоя, он видит, что дети в круглосуточном саду, ее дома нету, он находит себе другую женщину.

Я как помню, это было конец сентября - начало октября, она говорит: «Собирайтесь, мы поедем кое-куда». Она нас привезла в город, где живет отец, на железнодорожный вокзал. И посадила нас на лавочку, и мы сидели там до ночи. И она не вернулась. Она сказала, посадила на лавочку и говорит: «Я сейчас поеду вам конфет куплю». Я-то понимала, что это вранье чистой воды, потому что она нам никогда ничего не покупала. Память у меня такая вот неплохая была. Я помню, как мы туда шли, да, но я не помню какая квартира. Потому что она нас оставляла все время на первом этаже. Тогда она шла на переговоры к отцу, чтобы тот вернулся, да. Стало светать, я говорю своей сестре: «Пойдем». Я говорю: «Попробую найти тот дом, куда нас мать водила».

Мы зашли в подъезд, это была 9-этажная малосемейка и получается мы... там вход, да, и получается, как ниша, и за этой нишей есть окно. Вот. И мы на этом окне провели четыре дня. Люди ходили, спрашивали: «Вы чьи?». Моя сестра говорила: «Мамины». Но в итоге на третий день нас только женщина напоила молоком. И всё. На четвертый день уже решили вызвать милицию, потому что такие дети бесхозные вот сидят на подоконнике никому не нужные. Уж извините меня, ну как бы начало октября, холодно, а мы в платьишках таких небольших.

Вызвали всех. Отец спустился. Он сказал: «Так это же мои дети. Что они тут делают?». Ну, а милиция ему говорит: «Вы либо забирайте их, да, либо оформляем в детский дом». Он говорит: «Ну ладно, заберу». И забрал. Там, конечно, был ад. Вообще сущий ад! У той женщины, которая с ним жила, было двое детей, она уже к тому моменту третьего родила. Одиннадцать квадратных метров комната. Для нас места не было. Мы жили под кроватью. Нас никто не кормил. Если моя сестра просила поесть, ее отец нес в ванну и топил. Он топил ее реально. Я его кусала за ноги. Я кусала его за руки, чтобы он, скажем так, не убил ее. Он тогда, ну, отпускал, вытягивал ее. Ну что, мы залазили под диван и сидели там. Избивал очень сильно, если мы не вымоем пол, если мы не покачаем коляску с его другим новорожденным ребенком, он просто нас...

Он говорит: «Будете ходить как уссурийские тигры». Он снимал свой ремень. Этот, знаете такой, солдатский с пряжкой. Мы реально ходили полосатые все. В один прекрасный момент моя сестра так захотела есть, она отрезала вот от хлеба, вот ма-а-ленький кус... ма-а-ленький кусочек хлеба, вот буквально тонкий, он просвещается. И нас за это раздели до трусов и выставили в снег по колено. Мы стояли там до вечера. И на следующий день, получается, с пневмониями нас забрали в больницу. Потом случилось то, что они нас забрали с больницы. Мы снова там начали, скажем так, коротацию дней в таких условиях. И вечером тогда он выпил, поднагулял на своей гармошке и говорит: «Танцуйте». Я сказала: «Я не буду танцевать, - говорю - я же не клоун». И он очень сильно-сильно меня побил.

И я настолько разозлилась, что я уже убежала жить на чердак. Ну просто открыла дверь и убежала. Пить хотела я снег, тога зима была, снег таял во рту, вот это я и пила. Моя сестра переживала за меня. Она мне принесла не кусочек, пол-булки хлеба. И в тот момент, когда мы с ней разговаривали, отец вышел на площадку, увидел, где я, он нас за шею нес домой туда, к себе. Как он нас бил, это был вообще... Ну уже тогда соседи, наверное, не выдержали, вызвали нам милицию и нас оформили в детский дом. Там точно такие дети как мы были и... были дети, которых специально изымали, тоже вот так вот издевались. Были, что пили, были, что мамы тоже вот так вот бросали на произвол судьбы.

В общем, в школе было довольно-таки неплохо я скажу. Я съездила 9 раз за границу. Спасибо директору школы, в которой я училась. Вот мы учимся, и наконец-то объявилась моя мать. Ровным счетом она тогда объявилась, когда она навела справки, куда нас отвезли и в каких условиях мы живем. Она приезжала туда для того, чтобы нас обворовывать. Все, что мы привозили с заграницы, она нагло упаковывала в сумки и увозила к себе в деревню. Она нашла себе мужчину. Мужчина - бывший наркоман, алкоголик в теперешнем времени. Мы работали на огороде, поливали ему коноплю. Коноплю по тридцать ведер воды. А я со своей, скажем так... некоторыми шрамами, которые остались по сей день. Мне вообще нельзя носить тяжести, а мы дети тогда, ну пятый, пятый и четвертый класс, извините меня.

Мы ходили для нее выпрашивали то яйца, то молоко по деревне. Стыд, это стыдобище такое было вообще! Это очень стыдно, когда ты ходишь и просишь «дайте»! Ну, для меня это до сих пор это стыд. Я у матери спрашивала, куда она пропадала все то время, когда она должна была находиться со мной, ну со мной, с моей сестрой и с моим братом. Она сказала, что у нее на это были личные цели. Личные цели, как она пояснила, подразумевались под гулять. Гулять с мужчинами, туда-сюда. Вот вообще! Она просто элементарно была гулящая женщина. Ей дали условно. Она продолжала себя так же вести и ее посадили снова на 4 года и все за мошенничество, она просто людей обирала до нитки. Я никогда не отказывалась от нее, да, хотя она вот так со мной поступила, с моей сестрой, с моим братом. Я всегда... компромисс. Да, знаете, надо кому-то делать компромисс в этой жизни. Я всегда шла на компромисс, я думала она как-то поменяется, и у нас будут вот такие теплые взаимоотношения, несмотря ни на что.

Со временем у меня появилась семья. Двое детей, две девочки. Две от разного брака. Первый брак... он... мы сошлись с ним характером, мы понимали друг друга, было все хорошо, но в определенный момент человек сорвался, начал пить. Для меня алкоголь - это неприемлемо. Я это видела в своей семье, как когда отец издевался надо мной. Всё. Я не хотела, чтоб видела это моя старшая дочь. Пять лет я была без отношений, без всяких. В прямом смысле этого слова. И вот в определенный момент я на заводе заработала. Мастер цеха, он стал оказывать такие знаки ухаживания. Решили жить вместе спустя год после его ухаживаний. И так получается, он говорит: «Я не могу иметь детей». Я говорю: «Ну, не можешь иметь детей, у меня есть дочь, будем растить ее как родную». Моя дочь стала называть его отцом, мне было очень приятно.

И в какой-то момент, когда остается у нас месяц до записи, росписи, я узнаю, что я в положении. Он же, узнавши, что я в положении, он просто ушел, собрался, ушел. Он похлопал меня по плечу, говорит: «Извини, дорогая, я не готов на такую ответственность». В итоге он появляется спустя 3 недели и бьет меня в живот. Я открыла дверь, он начал бить меня в живот. У меня естественно... меня забирают в больницу на месяц. Мой кум, его мама помогала мне месяц смотреть ребенка, пока я лежала в больнице. Матери тоже не было.

Свою мать я охарактеризовала бы как... даже не человека, честно вам сказать, не человек, вот существо. Существо, которому безразлично всё, буквально всё, вот до того момента, когда это не коснется ее. Ей очень важно, чтобы у нее все было хорошо. Она не обращает внимание на боль и беды чужих людей. Никогда такого не было, я думаю и не будет. Поэтому это даже не человек.

Я работаю сиделкой. Я очень люблю стариков. Меня нанимают либо частным образом к тем, у которых, знаете, никто не хочет идти. Смертельно больные люди. С ужасными пролежнями, что там даже ни... кто-то посмотрит и ему же будет плохо. Я ими занимаюсь. Мне нравится. Мне нравится дарить тепло и заботу, может, потому что у меня этого в жизни не было. Был у меня с ней серьезный разговор, я ей говорю: «У меня так дети стали болеть, - я говорю - я не знаю причину, вот вообще не знаю причину». Я у нее помощи просила, говорю: «Помоги мне, на лекарства дай». - Нет. У меня нету средств. Недостаточно. Вот так она мне отвечала. Я говорю: «Вот ты жила бедно. Откуда ты берешь сейчас такие деньги, да, что ты уже 10 лет ты не работаешь?». В итоге она говорит, что у нее открылся дар. Какой дар, я так ну как бы, я не поняла.

Потом какой-то в один прекрасный момент она приглашает нас приехать, меня и двух моих дочерей. Мы приезжаем, и что я вижу. Она, как и занималась раньше элементарным словом «мошенничеством», которым она обманывала людей, выносила из дома всякие вещи, принадлежности личные, да, там лично характера, какие-то украшения. Она стала этим заниматься иной формой, скажем так. Она придумала себе способ не работать, а обогатиться за счет людей. Эта форма, она у нее такая, она говорит, что она лечит людей. Лечит она руками, там, словом каким-то. Люди несут ей все. И у меня это... ну, если честно, меня это очень сильно пугает. Я не хочу, чтобы она этим занималась. Потому что я знаю, она не может этого делать, ну просто по всем каким можно соображениям. Ну, у нее не может быть такого дара, просто не может! Она берет очень большие деньги, вообще очень большие деньги.

Когда моя дочь с ней разговаривала старшая, она говорит: «Мама, я не хочу, чтоб ты с ней поделила и тратила свою нервную систему». Она сказала так: «Я желаю, чтоб тебя разодрали на тысячу частей. Я тебе желаю самого худшего в твоей жизни». Она говорит: «Вот я стою перед иконами, я вас всех проклинаю».

На сегодняшний день я пыталась обратиться, и я обратилась в сельсовет, где живет моя мать. И женщина сказала, что она посодействует, и она поможет взять это все под контроль с помощью правоохранительных органов. Я решила принять участие в программе, потому что вы единственные люди, которые знают на сегодня эту историю.

Знаете, как некоторые считают, если ребенок воспитывался в школе-интернате, он может быть какой-то полоумный, да, или там, знаете, как говорят: «Ой, безнадежный», «Яблонько от яблоньки недалеко падает». Не правда! Даже у одной яблони бывают яблоки с разными вкусами. Это же так? Это так, верно! Поэтому я не хочу бояться свой матери. Я это делала всю свою жизнь. Я боялась с ней потерять контакт, она мне делала больно. Я боялась обидеть ее, она мне делала еще больней. Я боялась как-то, знаете, как, ну, ее оскорбить, унизить, я боялась. Я этого никогда не делала и не сделаю. Я никогда ее не обижу, не оскорблю. Но просто хочу, чтобы видели, что я есть такая и что я уже не боюсь!